Sunday, June 29, 2014

9 В.Биркемайер Оазис Человечности № 7280/1


   Выпили мы на берегу и вина — у Макса были деньги, несколько рублей. Работы с оградой еще на два-три дня, и, когда Макс заготовит в кузнице недостающие части, мы сюда еще приедем.
   А Нина жаловалась Людмиле, что целый месяц обо мне ничего не знала, я ведь даже записки Нине не написал. Да, видно, здорово завяз я в этой истории с Марией Петровной. Но теперь, услыхав, что Нина сокрушается обо мне, снова чувствую, что люблю Нину как прежде. Если бы мог, побежал бы к ней просить прощения... Наверное, с Машей — это у меня все же от сексуального любопытства. Ну хорошо, а разве такое влечение — это не любовь? Не думал я раньше, что все это так сложно и что я с самого начала попаду в такую переделку...
Да, Маша вернулась из Днепропетровска и, как обещала, первым делом пришла ко мне на кухню. Посторонних здесь нет, но, видно, рисковать она не хочет. И назначила свидание — через час у нее в больнице. Куда лучше, если бы как по волшебству явилась возможность повидаться с Ниной, но от нее меня ведь отгораживает густая колючая проволока. И вот я опять у Маши в комнате, она бросается ко мне неудержимо, у меня дыхание перехватывает от ее бурных объятий. Время еще раннее, до обеда далеко. И уже приготовлена коробка с книгами, на верхней — название по-немецки: «Handlexikon der Medizin», медицинский словарь-справочник.
   И вот мы опять идем домой к Маше. Никого по дороге не встретили, вошли в квартиру, я поставил коробку на кухонный стол... «Просто сумасшедшая женщина! — мелькает у меня мысль. — С ума сходит от любви и желания!» И тут же ловлю себя: я же и сам его испытываю, ведь после нашей последней встречи прошло уже добрых три недели. Объятия и ласки продолжаются.
Машина голова лежит у меня на плече. Маша рассказывает о поездке — и как долго пришлось ждать поезда, и какая там была теснота, и как трудно было добираться из огромного города Днепропетровска в деревню, где живет мама, за пятьдесят километров. А в Мелитополе ждали поезда почти пять часов, и шофер Дмитрий с трудом усадил Машу в битком набитый вагон... Слава Богу, ей досталось место у окна, и соседи в купе были приличные люди.
241
17-5895

   Из деревни Маша возила маму в больницу (и сама осматривала, конечно). Там не нашли ничего страшного — возраст, маме под семьдесят, ну и нервы, конечно. Она ведь знает, что дочь работает в лагере военнопленных — каждый день с проклятыми фашистами... «И ты, Витька, тоже фашист!» — улыбается Маша и снова и снова меня целует.
Я спросил: «И что ты делала все эти три недели?»
   И Маша стала рассказывать, как она ходила по книжным магазинам — искала книги по медицине и разузнавала, как там вообще обстоят дела с врачебной помощью. В той деревне, и в соседних тоже, врачей нет. Ближайшее место, где можно получить медицинскую помощь, — на окраине Днепропетровска, почти за пятьдесят километров.
   «Если купить в деревне дом для нас, и там принимать больных...» — продолжает Маша.
   Верно ли я понял? Маша, кажетсяу-уже решила, что мы будем жить вместе, семьей? Я оторопел. А Маша побежала на кухню, принесла оттуда книги и разложила на кровати. Это медицинские книги на немецком языке и словари — русско-немецкий и немецко-русский. «Я тебя всему научу, — воркует Маша, — и у нас будет частная практика, прием больных. Сначала, конечно, я сама, а ты будешь учиться, я тебе помогу. А пока — переведу тебя здесь в санитары, чтобы ты подучился. Я все продумала! Мама даст нам денег на обзаведение, будет присматривать за внуками... Я так счастлива!»
   Ничего себе! Не знаю, что и думать. Хорошо еще, что Маша и сама просит, чтобы я не отвечал ей сегодня. Я могу себе представить жизнь вместе с Машей, которая меня безумно любит, но... А Маша, похоже, читает мои мысли. «Витька, доктор в деревне — это невероятная удача для них! И обеспеченная жизнь для нас, о куске хлеба думать не придется. Государство будет мне хорошо платить, а что ты бывший военнопленный, никому знать поначалу не надо. У врача никто там документов не спросит, а если понадобятся, то уж как-нибудь я сумею добыть их...»
   Эх, если бы все это — да за две тысячи километров отсюда, западнее!
А пока что пора возвращаться в лагерь, и Маша отводит меня на вахту. Надо мне, наверное, опять посоветоваться с Максом. Наверное, это было бы замечательно — поскорее забыть про плен, жить с Машей одной семьей, иметь детей. Но
242

уверен ли я, что любовь с Машей — не только половое влечение, наслаждение от обладания такой женщиной? И кроме того — я ведь люблю Нину. Как только о ней вспоминаю, так меня тут же охватывают сомнения. Любовь с ней значит для меня гораздо больше, чем просто половая близость.
   Разумеется, я хочу освободиться из плена, кто же не хочет! Но что я получу взамен? Буду рядом с Машей, буду свободным человеком, но знаю ли я эту страну, понимаю ли я этих людей? Только и долбили нам в гитлерюгенде, что они «недочеловеки», что страна у них «большевистская». А я до сих пор не знаю, что это такое — большевизм. А что касается «недочеловеков», то я здесь узнал и многих замечательных людей и не очень хороших тоже. Ну и что? Везде есть и хорошие люди, и не очень хорошие...
Тысячи мыслей не дают мне покоя, не знаю даже, удается ли мне сохранить ясную голову. Как я надеялся, что за три недели, пока Маши не будет, все уладится само собой, а теперь вместо этого — новые сложности. И чем тут может помочь мне Макс? Наверное, стойкости мне не хватает, вот что... Надо прямо сказать Маше: «Послушай, все у нас с тобой замечательно, но не надо строить планы. Я хочу домой. Когда нас отпустят, я поеду домой вместе со всеми, вот и всё!»
Макс вернулся сегодня с работы поздно, поговорить с ним сразу я не успел. А после вечернего супа у нас была до поздней ночи репетиция, мы ставим музыкальную пьесу «Эрика». Так что рассказал я Максу о Машиных планах перед самым сном.
   «Мальчик, не устраивай глупостей! — сказал Макс строгим голосом. — Заводи себе романы, если хочешь, но домой мы поедем вместе, очень скоро. И не вздумай остаться, это невозможно, обещай мне!» Кажется, он расстроен так же, как я. Нет, конечно, не останусь я здесь, какие бы златые горы Маша мне ни обещала.
   Проходит еще несколько дней, я работаю на кухне и стараюсь не встречаться с Машей. Мы с Максом ездили еще раз на море, устанавливали ограду на даче. Опять купались, на этот раз среди отдыхавших на пляже русских. А перед возвращением в лагерь офицер угостил нас хорошим вином — по большому стакану.
Сказал, что Макс отковал им забор на славу.
243
17-

СНОВА НА ПРЕЖНЕМ МЕСТЕ
Пришел заведующий нашим отделом труда Вальтер и позвал меня к коменданту Максу Зоукопу. Сказал, что уже говорил с ним и просил отпустить меня на прежнюю должность. Но надо еще, чтобы разрешил Владимир Степанович.
   Комендант улыбается: «Ну, как отбываешь наказание?» Отвечаю, что хорошо. Что хоть не выпускают из лагеря, зато при кухне, а еда для пленного — всегда первое дело. «Ладно, — говорит комендант. — Коротко и ясно: с завтрашнего дня идешь работать к Вальтеру. Зайдешь ко мне в контору, получишь пропуск. И смотри мне, чтоб не пришлось начальнику вызволять тебя из полиции еще раз!»
   Вот так я и вернулся на прежнюю работу. Вальтер сказал — дело в том, что мало кто может читать и писать по-русски. Ставили кого-то заниматься теми цехами, что были в моем ведении, но получалось плохо. А я готов на радостях обнять Вальтера. Что ж, завтра посижу еще в-отделе, разберусь с бумажками, что накопились за эти два месяца. Сразу видно, что многого не хватает; нет отчетности для бухгалтерии по выходам пленных на работу, а без нее завод лагерю не платит. Поскорей бы все это уладить, и тогда — на завод, повидаться с Ниной!
И через день мы опять едем на завод вместе. Макс, верный друг, тоже рад, что я снова буду, можно сказать, у него под крылышком. И с усмешкой спрашивает, куда я пойду в первую очередь. Я, конечно, направился сначала в мартеновский цех. Секретарша Лидия встретила меня прямо как блудного сына. Спрашивает, почему это я столько времени не появлялся. Рассказал ей про историю с киевской Лидией, она невесело посмеялась. От Ивана Федоровича у нее известия: он остается у жены в Сибири; он нашел там хорошую работу — будет главным инженером металлургического завода. Он спрашивал и обо мне, и Лидия обещает, что сегодня же напишет ему, что со мной все хорошо, и от меня тоже передаст Ивану привет.
   Появился Георгий Амвросиевич, заместитель начальника цеха, и повел меня к себе в кабинет. «Где это ты пропадал, Витька? Вы все скоро домой поедете и знать не хотите, что у нас здесь делается? Ну ладно. Когда притащишь бумаги, которые мне подписывать? Завтра или послезавтра?
244

А может, совсем не надо?» Смеется и достает из ящика письменного стола бутылку водки. Что ж, хоть еще и раннее утро, я не откажусь. «Лидия! — зовет он. — Принеси нам чего-нибудь закусить!». И наливает два стакана до краев, а в третий — поменьше. Это для Лидии, она уже ставит на стол хлеб и сало.
   «Будем здоровы!» — Георгий поднимает стакан и одним махом осушает его до дна. Я так не могу, мне приходится несколько раз отдышаться. Разговор возвращается к бумагам, я объясняю, что сегодня пришел, чтобы осмотреться, и прощаюсь. Только вышел в цех, как Георгий позвал меня обратно и повторил еще раз, что скоро мы уедем домой, но пока надо работать так же, как и прежде. И исчез — с такой же скоростью, как и появился.
   Я побывал у печей, узнал, что за это время никаких происшествий не случилось. Обошел и другие бригады, побывал у начальника силикатного цеха Петра Ивановича, у начальника электростанции Михаила Михайловича, нашего Миши. Здесь меня, можно сказать, и за пленного не считают; Миша меня приветствует словно старого друга, только что не обнимает. И я чувствую — он не уверен, можно ли это. Говорит, что справлялся обо мне, и знает, что я работал на кухне: «Видно по тебе!» Так оно и есть, хорошо видно, если сравнить с прежними фотографиями.
   Здесь тоже появляется водка, а я еще не пришел в себя от выпитого с Георгием. Слава Богу, зазвонил телефон, и Мише надо куда-то бежать. «Завтра отметим! — бросает он. — Ты же придешь с бумажками? Тогда до завтра!» Вот и хорошо, теперь я могу пойти в механический цех, зайти к Максу. А может быть, и повидаться с Людмилой, узнать, нет ли для меня вестей от Нины.
Макс, как всегда, трудится у горна. Про Нину он ничего не слышал, советует мне зайти к Людмиле самому. И я отправился с бьющимся сердцем в инструментальную кладовую. Людмила сразу же впустила меня, обняла. «Как choroscho, schto typrischoUWwHZ то и дело приходит сюда спросить о тебе, Макс рассказал, что ты работаешь на кухне, а почему — я не поняла. А Нина должна зайти сюда еще сегодня, вот она обрадуется! Только ты сам туда не ходи, не подводи ее. Лучше приходи сюда за час до конца смены, вот вы и встретитесь...» Все это Людмила разом выпалила. Я побыл у нее
245

еще немного, объяснил, что со мной случилось и почему меня отправили на кухню бухгалтером. Людмила посмеялась и спросила, о многих ли девушках я мечтал все это время. Про Марию Петровну я, конечно, ни словом не обмолвился.
   Еще целых четыре часа ждать! Можно, конечно, пойти опять в мартеновский и там пообедать супом, но от волнения я есть не хочу. Вернулся к Максу, снял куртку, взял молот и стал помогать ему. Даже приятно — опять поработать физически. Сначала не очень попадал, но быстро приладился. И время потекло незаметно.
Первым увидел Нину Макс. Охотнее всего я бы сразу бросился к ней, но нет, Боже упаси, нельзя; так можно и на Людмилу неприятности накликать. Терпеливо жду, пока Нина скроется в инструментальной, и только тогда — следом за ней. Суета, сумбурные объятия, а Людмила караулит у двери. Слава Богу, смена вот-вот кончается и за инструментом никто не идет. Сменщица Людмилы сегодня тоже запаздывает, но на это полагаться нельзя. Мы уговариваемся встретиться через несколько минут в медпункте, у Александры — в надежде, что она сегодня дежурит.
   Когда пришла кладовщица следующей смены, я еще был в кладовой. Сделал вид, будто получаю инструмент для Макса, а иначе с чего бы я здесь оказался? Макс ждал меня. Мы договорились, что в лагерь я вернусь, наверное, с вечерним поездом. Макс, как всегда, напоминает, чтобы я не наделал глупостей, обнимает меня и уходит. Интересно, встречаются ли они с Людмилой при свете дня? Хотел спросить и забыл...
   Нина ждала меня у медпункта, она огорчена: Александра придет сегодня только к шести вечера. Ничего страшного—я могу пробыть на заводе всю вторую смену. Надо будет только показаться в цехах, где работают наши пленные, и никто не заподозрит, что я на заводе по другой причине. Прощаемся и расходимся, чтобы нас не заметили. Ждать осталось всего два часа, по сравнению с тремя месяцами, что я был в лагере как под арестом, это пустяки!
По дороге на электростанцию повстречался с Игорем Григорьевичем, начальником прокатного цеха. Те же вопросы — куда ты пропал, придешь ли завтра с документами. Как
246

приятно, что меня помнят! На электростанции застал Сашу, помощника Михаила Михайловича. Он разводит руками: «Ты откуда взялся? Я-то думал, ты уже в Германии. Ведь все пленные уезжают!» И рассказывает, что на прошлой неделе у директора завода было совещание со всеми начальниками цехов, и там обсуждали один-единственный вопрос — как быть, если завод останется без пленных. Сейчас здесь работают восемь тысяч немецких военнопленных; если они уедут, остановится плавка стали и многое другое. Нам должны прислать других рабочих, но каких и откуда — никто не знает. На ближайшие один-два месяца надо все работы не самой первой важности остановить... «И ты, Витька, тоже поедешь домой!» — закончил эту речь Саша.
   «Так ведь я, Саша, — объясняю ему, — уже пять лет как в плену. Половину молодости провел за колючей проволокой. Разумеется, я домой хочу!»
   «...И с венграми было хорошо, у них тоже были специалисты, — продолжает Саша, не обращая внимания на мои слова. — Но с вами лучше. Вы могли бы и остаться здесь насовсем! Из плена вас освободят, а работы всем хватит, красивых женщин — тоже. Погоды здесь хорошие, зимы почти не бывает; разве плохо?» Ну, что мне ему отвечать? Про дом и семью? А как сказать по-русски «тоска по Родине», я, к сожалению, не знаю. Пытался объяснить, но не уверен, что он меня понял.
   Когда я добрался до амбулатории, было уже почти семь. Там одна Александра, Нины нет. И не успел я спросить о ней Алю, как Нина выпорхнула из-за занавески и бросит-лась мне на шею.
   Аля понимающе смеется, и мы с Ниной удаляемся в «нашу» комнату....
Говорит со мной сегодня Нина только об одном: она хочет ребенка. И не желает понять, что я не хочу оставить ее с ребенком одну, оставить ребенка без отца. Объяснить ей это не удается, никакие доводы не действуют. «Хочу от тебя ребенка, Витюша, вот и всё! Я и так давно знаю, что мы недолго будем вместе, что ты уедешь в Германию. И как бы ты ни захотел ко мне вернуться или забрать меня к себе, этого не будет, и то и другое невозможно. Ни тебя не пустят, ни меня не отпустят, уж я хорошо знаю коммунистов и НКВД. Это гораздо хуже, чем ты себе можешь представить. И здесь,
247

если узнают про нашу любовь и встречи, зашлют нас в лагеря в Сибирь, и никогда мы больше не увидимся. Я сначала тоже строила себе иллюзии, а теперь вижу, как оно есть на самом деле. А тебя я очень люблю и хочу держать на руках дитя от тебя!»
   И так час за часом, почти до полуночи. Наверное, сегодня я сдался.
Оставаться здесь дольше нам нельзя. Если не повезет, Нину могут задержать на проходной, и ей придется объяснять, почему она уходит с завода так поздно. А какие же у нее могут быть объяснения. Мы договариваемся о следующих встречах — где, когда? У Нины есть знакомая в заводской охране, которая часто дежурит у ворот железнодорожного въезда. А оттуда всего пять или десять минут ходьбы до Нининого дома. Вот если бы там укрыться на час-другой...
   Мы обещаем друг другу вести себя осторожно; ведь Нина всегда может зайти к Людмиле, а я — к Максу. «А что, если тебя опять оставят в лагере?» Нет, об этом я и думать не хочу.
   Последний нежный поцелуй, и я покидаю медпункт первым, спешу на станцию — поезд вот-вот отправится.
По дороге в лагерь я сегодня не сплю, сегодня я убедился, что люблю Нину всем сердцем, а история с Машей — это совсем не то. Ну, поддался обаянию очаровательной зрелой женщины, она любого мужчину покорит. Половое влечение и так далее... В общем, ищу себе оправданий, я ведь обманул Нину. Постараюсь больше завлекающим взорам Маши не поддаваться...
   Уже глубокая ночь, скоро утро. Ну ничего, утром я могу поспать подольше; мне ведь прежде, чем ехать на завод, надо еще собрать бумаги в нашем отделе. На поезд в десять утра я точно поспею, а может быть, даже на восемь.
В девять часов я уже на заводе, и первым делом, как договорились вчера, иду в прокатный к Игорю Григорьевичу. Отчетность за те два месяца, что меня не отпускали из лагеря, запущена; что-то не вписано, что-то записано неверно. Игорь Григорьевич об этих бумагах, мягко говоря, не очень заботился. «Вот что, Витька, — решает он, — садись-ка ты с Таней и приводите все в порядок, а мне не до того». Появ-
248

ляется секретарь Таня с чаем. «Ну ладно, — ворчит Игорь, — чаю выпьем, и беритесь за дело».
   К обеду все готово. Проверять нас все равно никто не будет, но начальник должен эти бумаги подписать. Это для него не проблема. Подмахнув, не глядя, страниц 25, он командует: «Таня, это дело надо обмыть!» И тут же появляется бутылка. И хлеб, и сало, которое тает во рту, как смалец. «Na zdorowje, Витька, па zdorowje, Таня, всё будет хорошо!» Начальник цеха хочет тут же налить мне второй стакан, но я держусь — отказываюсь, мне надо сегодня уладить дела с документами еще в силикатном цехе, с Петром Ивановичем.
   Там начальник смены Володя. Он-то знает, что расчеты с лагерем за эти месяцы не оформлены, но у них в цеху все аккуратно записано, надо только перенести данные из цеховых документов в наши. Я Володе полностью доверяю, да у меня и нет другого выхода. Дело идет быстро, за час-другой с делами по этому цеху покончено. Можно еще зайти к Максу в кузницу и возвращаться в лагерь; вестей от Нины ждать еще рано.
Сегодня вечером у нас репетиция, можно сказать, генеральная; в зале собрались и русские офицеры с женами. Все у нас ладится и с музыкой, и с песенками, а диалоги и шутки мы иногда импровизируем «на ходу».
   Вот тебе на! Среди офицеров в зале я вижу Марию Петровну, Машу. Надо держаться, я же вчера решил — не поддаваться больше ее чарам, я ведь люблю Нину, а не Машу. Черт возьми, что это со мной? Пропустил реплику, чувствую себя как-то неуверенно. Ну ладно, это же еще репетиция, не спектакль. Когда она кончается, я стараюсь держаться поближе к Максу; надеюсь, что Мария Петровна не решится к нам подойти. Как бы не так! Когда мы спускаемся со сцены, Маша стоит тут же вместе с другими женщинами. И подзывает меня к себе.
   «Я хочу еще раз осмотреть твои ноги. Приходи завтра после работы в лазарет!» — говорит она строгим тоном, как всегда, когда мы не одни. А шрамы на ноге меня последние дни действительно беспокоят, там, кажется, опять воспаление. Вот с этим я и пойду к ней. И там скажу, что лучше нам больше не встречаться. И Макс меня поддержит в этом намерении...
249

   Политрук приглашает артистов на кухню, нас угощают пшенной кашей с сардельками из офицерской кухни и свежим хлебом. Не ложиться же спать с полным брюхом! И мы всей компанией идет прогуляться по лагерю. В слесарной мастерской горит свет, там еще работают. «Заглянем?» — предлагает Вольфганг. «Ясное дело, у Эрвина мастерят что-то, не предназначенное для посторонних глаз», — полагает Вальтер. Макс пытается отговорить нас, но кто-то уже открывает дверь. И мы видим Эрвина и двух его помощников у почти готового легкового автомобиля... Я уже как-то слышал об этом от Макса — автомобиль хотят подарить начальнику лагеря Владимиру Степановичу на его шестидесятилетие. За все его заботы о нас, пленных. Это будет 10 августа, всего через несколько дней.
Эрвину явно не нравится, что мы вшестером вот так влезли к нему в мастерскую и видим машину, которая должна быть сюрпризом. Но Макс тут же объясняет нам, почему надо помалкивать, и Эрвин нехотя рассказывает, откуда взялась эта удивительная колымага и как было трудно держать это все в секрете, ведь работать приходилось по ночам. И снова просит нас никому о машине не говорить.
Все обещали держать язык за зубами и слово сдержали.
Ночь коротка, но перед поездом я еще успеваю заскочить в отдел, собрать последние бумаги. Обычный рабочий день на заводе, перед концом смены, как обычно, заглянул к Максу, а правильнее сказать — к Людмиле и Максу. Там известие от Нины, что устроить нам свидание у себя дома она пока не смогла. Может быть, это и к лучшему — очень уж опасно.
Вернулись в лагерь, иду в больницу, к Маше... Чувствую себя неуютно, боюсь, что не хватит мне решимости порвать с ней. А Маша встала мне навстречу, обняла меня и заплакала. Плачет и плачет... Не могу ее успокоить, наверное, что-то серьезное случилось. «Сядь ты наконец, — всхлипывает Маша. — Показывай ногу!»
   Дверь на этот раз не заперта. И Маша, продолжая всхлипывать, стала рассказывать, что произошло. Несколько дней назад встретилась ей на лестнице соседка и спрашивает: а что это делал военнопленный так долго у вас дома? Если вам надо что починить, обратились бы в домоуправление. Как же
250

это можно — быть в квартире одной с врагом! «А я, глупая баба, ответила ей, что никого не боюсь, а если нужно что-то исправить, зову, кого захочу! И не стала с ней больше здороваться...» После этого к Маше домой явился управдом и стал расспрашивать, что же ей надо ремонтировать. И ему пришлось объяснять про книжные полки и поить его водкой. А что устраивать полки и книги надо было так долго, поверить, конечно, трудно, разве что после третьего стакана...
   А сегодня утром на проходной в лагерь Машу остановил охранник и сказал, что если ей опять понадобится пленный, то, пожалуйста, выпишите на него пропуск в управлении лагеря. Так что Маша чуть не в панике. Ругает себя: «Должна была знать, что за домом присматривают, а уж если пленного туда привела... Живо показывай ногу, ведь сюда войти могут!» Она осматривает и щупает мою левую голень, на ногу капают слезы.
   Понемногу она успокаивается. Про шрамы мои говорит, что вообще-то мне бы надо дня два не вставать: воспаления еще нет, но обе ноги опухли, значит, там не все в порядке. «Я бы тебя сейчас оставила здесь, да боюсь — обратят внимание. Приходи-ка ты завтра утром на прием, чтобы все официально». Я обрадовался, что она взялась за ум, не бросается ко мне, очертя голову. Наложила мне на ногу повязку, напомнила, чтобы снял ее перед тем как идти сюда завтра. А потом все же нагнулась и поцеловала меня. «До завтра, Вилли!» Это первый раз, что она меня так назвала. А мне ее жаль, и я в который уж раз чувствую всю свою беспомощность — ведь я никто, я пленный! Сколько же это еще продлится?..
Рассказал Максу, что мне придется лечь на несколько дней в больницу. Вместе пошли в отдел к Вальтеру. Он доволен, что все бумажные дела с «моими» цехами уже улажены, но вот что меня опять кладут в больницу, от этого он, естественно, не в восторге. Ну ничего, заполнять отчеты я же смогу и лежа, да и вообще за два-три дня ничего не случится. «Вот и хорошо, — соглашается Вальтер. — Лишь бы сдать все к концу месяца». Значит, решено: завтра иду ложиться в лазарет.
Обычно Маша начинает прием между семью и восемью утра. Я пришел в начале восьмого, никого пока нет. Постучал
251

в дверь, она заперта, и никто не отвечает. Подошел Гюнтер, санитар. Он страшно удивлен, говорит, что такого почти никогда не бывало, чтобы Мария Петровна опаздывала. Почти час прошел, прежде чем она пришла. Позвала меня в кабинет, и я увидел, что у нее заплаканные глаза, наверное, всю ночь проплакала. «Вилли, — сказала она так тихо, словно знала, что нас могут услышать, — я боюсь. Ужасно боюсь! Сделаю тебе перевязку, и ты уходи. Приходи завтра».
   А что говорил Макс? Доносчики всюду! Что же с Машей сегодня случилось? Ее допрашивали в НКВД, как у них полагается, ночью? И расскажет ли она мне об этом? Эх, натворили мы дел, но все равно, я ее никогда не забуду. Ведь как я был счастлив такой близостью с ней! Только бы не случилось с ней ничего плохого... В Германии тоже были военнопленные, и я слышал, что женщины бывали с ними близки, их за это стригли наголо и предавали позору. Я тогда все это не очень понимал, мне было 13 или 14 лет. Спросить опять Макса об этом?
   Вот с такими мыслями я и вернулся в отдел труда к Вальтеру. «Значит, не ложишься?» — спрашивает Вальтер с явным облегчением. «Нет. Докторша сказала —может быть, и так обойдется». — «Вот и хорошо, сейчас мы с тобой вместе засядем за списки!» Оказывается, Вальтеру дали срочное задание: составить поименные списки пленных по бригадам, на двух языках — немецком и русском. Неужели это первая ласточка? Для предстоящего освобождения?
   И дело у нас пошло! Вальтер пишет фамилии по-немецки, я вслед за ним — русскими буквами. И годы рождения каждого. Это чтобы не перепутать? В обед прервались совсем не надолго и погнали списки дальше. До вечера записали не меньше половины лагеря.
   «Всё, хватит! — решил Вальтер. — Ночью сидеть не будем, управимся завтра». Значит, завтра я опять на завод не попаду. Если будут вести от Нины, то только через Макса. И мы отправляемся на ужин, оживленно обсуждая новость. А там уже идут вовсю те же разговоры. Слух или все это на самом деле? Вот кто-то уже видел на запасных путях вагоны и насчитал чуть не сорок штук. Их для нас готовят? Чтобы все поместились, получится по 50 человек в вагон... Кто-то другой уже знает, что их будут оборудовать нарами...
252

   Мы с Вальтером могли бы кое-что к этому добавить, но помалкиваем. Дай-то Бог, чтобы эти слухи оправдались!
Когда мы с Вальтером утром засели за списки, пришел политрук. И сказал, что списки должны быть полностью готовы сегодня к вечеру. Уговорить его подождать с чистовым документом до завтра Вальтеру не удалось. Ну ясно, значит, это списки на освобождение. Мы, конечно, поторопимся изо всех сил. К перерыву на обед довели список до «постоянного состава» — это пленные, постоянно работающие в лагере. Вальтер сходил еще в управление лагеря за списком «вспомогательной охраны», лагерной полиции. Вместе с нами это еще больше ста человек.
   После первой смены вернулись с завода наши сотрудники, их тут же посадили проверять список — а вдруг кого-нибудь пропустили. Все готово окончательно только к десяти часам вечера. Но еще до этого к нам зашел политрук Григорий Анатольевич и сказал «да» — это списки для освобождения из плена. А на мой вопрос — когда мы поедем домой? — ответ прозвучал такой же, как был уже тысячу раз: скоро!
У ВСЕХ ОДНО НА УМЕ: ДОМОЙ!
Сегодня суббота 23 июля. Завтра наш спектакль — оперетта «Эрика», наше собственное творчество; текст Эриха Лео-польта, музыка Вольфганга Денерта. Будут три представления — два в воскресенье и одно в понедельник вечером. Сегодня вечером последняя короткая репетиция.
   Товарищи меня бранят — я опять опоздал. И тут я им сказал, чем мы с Вальтером сегодня занимались, какие списки составляли. В ответ — общий восторг и энтузиазм. Дальше уже не столько репетировали, сколько обсуждали новость; разошлись за полночь. В день представления нам на работу не идти, можно поспать подольше. На наши спектакли теперь раздают билеты, иначе получается толкотня — желающих больше, чем мест в зале.
Спектакль прошел на славу. Не зря мы старались — учили роли, столько раз репетировали. А уж аплодисментов было, особенно в адрес авторов пьесы и музыки! Нас опять угощали ужином на кухне; пришел политрук и с ним еще несколь-
253

ко офицеров, не побрезговали и нашим супом. Хвалили нас за то, что помогаем поддерживать хорошее настроение в лагере. Один из офицеров и говорит: «Раз вы скоро уедете в Германию, можно теперь с вами и водки выпить!» Гейнц, заведующий кухней, принес бокалы, у офицеров нашлись бутылки. Закусывали на русский манер — хлебом с нарезанными яблоками.
   Заснул я после всего этого как убитый. Макс разбудил меня в половине пятого, поехали на завод. Я пошел провожать Макса в цех в надежде встретить Людмилу — нет ли у нее вестей от Нины. Оказалось — есть: Нина договорилась с подругой, которая служит в охране, и та согласна выпустить нас с завода через свои ворота, в ночной смене, конечно, если там не будет никого постороннего. Хорошо, но как мне попасть в ночную смену? Никаких видимых причин для этого нет, надо что-то придумывать...
А пока я отправился по цехам — готовить обычные документы за этот месяц, июль. В силикатном застал начальника цеха, Петра Ивановича. Он позвал меня к себе в кабинет и стал расспрашивать, когда мы уезжаем; он знает, что «скоро», но когда именно? «Я ведь должен к этому подготовиться, — жалуется начальник цеха. — Пока пришлют новых рабочих, да пока они научатся, не одна неделя пройдет. Значит, надо запас наработать, а для этого нужны еще люди! Может, ты, Витька, знаешь, в каких бригадах ваших пленных в избытке? Я им хорошо заплачу, ты бы поискал!» И конечно, тут же громко кличет секретаршу: велит принести водку и закуску. На этот раз, кроме обычных огурцов, помидоров и Sala, на столе зелень — похожа на петрушку, но вкус другой. Петр жует ее вместе с салом и мне советует: травка эта, мол, очень полезна. А стаканы опять наполнены почти до краев... Расспрашивает меня, уедем мы все вместе или нас будут отправлять группами. А откуда мне знать? Я, конечно, постараюсь помочь ему с людьми, но уж никак не сегодня. Мне бы до поезда благополучно добраться да прислониться бедной головой к стенке. Что за чертово зелье эта водка! И хоть бы вкус был хороший, а то ведь... А ведь вечером мне надо быть в порядке, у нас спектакль.
В лагере я пошел к Гейнцу на кухню, попросился в тамошний душ, вымылся, облился холодной водой и пошел по-
254

спать хоть часок. Макс сердится, что я опять пил с Петром, не думая о вечере, опять обещаю ему, что больше не буду. Потом, когда уже одевались и гримировались, я был более или менее в порядке. И все сошло хорошо, хотя у артистов был перед этим обычный рабочий день на заводе. Опять были аплодисменты и похвалы, даже больше, чем накануне. А завтра нам на работу не идти, потому что после обеда мы даем представление для вернувшихся утром с ночной смены.
Я посоветуюсь с Вальтером — он, может быть, лучше придумает, как помочь Петру Ивановичу. И верно: тут же выяснилось, что нашим путевым рабочим последнее время почти нечего делать. Новые рельсы давно не привозят, и вся бригада, почти сто человек, в основном только чистит подъездные пути, в три смены. Значит, надо обсудить с начальством — как их распределить, чтобы добавить рабочих силикатному цеху.
   Когда на следующий день я докладываю об этом Петру Ивановичу, он в восторге: «Вы немцы всегда найдете решение! Ладно, Витька, пусть все выходят завтра в первую смену. И начнем с ними оборудовать площадку под склад». И на столе, естественно, опять появляется водка. Я его уговариваю, что мне нельзя, что у нас театр и мне надо быть в форме. Спектакля сегодня на самом деле уже не будет, но я ведь обещал Максу не пить... А Петр не сдается: ну, хоть символически, одну каплю за успех — смотри, мол, меньше сантиметра в стакане! Я сдаюсь, и он честно выполняет обещание: налил точно на сантиметр.
   И я пошел в литейный цех поговорить с нашим бригадиром — не найдутся ли и у них люди для работы в силикатном. Бригадир пожал плечами: «Каждый рад бы отсюда выбраться, один запах здесь чего стоит. Да только я не думаю, что Владимир Васильевич, начальник цеха, согласится. И портить отношения я с ним не хочу. Так что, Вилли, на нас лучше не рассчитывай». Что ж, он прав. Петру Ивановичу и так достанутся почти сто человек.
По дороге в механический цех — медпункт. Зайти, просто поздороваться, если там Александра? Так меня и тянет туда... Опять повезло, видно, я в воскресенье родился! Аля там, она одна, читает книжку и ждет пациентов. Обрадовалась, увидев меня, вспомнила про ногу и велела показать голень: «Ес-
255

ли кто войдет — ты пришел на перевязку». Оказалось, повязку действительно пора сменить. Аля знает про наш план пробраться к Нине домой и побыть там. «Как же тебе удастся туда попасть?» — спрашивает она. «Еще не знаю», — вру я. Научился, наконец, что не про все можно говорить. Конечно, я доверяю Але, она ведь много брала на себя, пуская нас с Ниной сюда, она ведь тоже рисковала. И все-таки лучше промолчать... Мы давно не виделись, и я рассказываю Александре про лагерные новости: скоро нас освободят.
   «Бедная Нина, — вздыхает Аля, — а как же она без тебя? Натворили вы дел, теперь ничего не изменишь. Может, хоть чаю выпьешь?» Я отказываюсь, чтобы не беспокоить Алю лишний раз. Оказывается — очень кстати: только я натянул брюки после перевязки, как дверь открылась, привели рабочего с травмой. Я поблагодарил, попрощался и пошел. После перевязки — приятное ощущение прохлады там, где шрамы на голени.
   Но все это начинает уже беспокоить меня. Они когда-нибудь заживут окончательно, эти мои раны?
Теперь надо к начальнику прокатного цеха Игорю Григорьевичу. Его не застал, на месте только секретарь Таня. Все бумаги за июль у нее уже готовы, надо только, чтобы начальник подписал. «Заходи, пожалуйста, завтра», — сказала Таня, угостила меня чаем с пирожком, и я, наконец, отправился в механический цех к Максу. Мне сдается, что с тех пор, как он отковал такую ограду для офицерского дачного дома у моря, он только «личными» заказами и занимается. Вот и сегодня — у него в работе здоровенные двустворчатые ворота, помогают ему двое подручных. Это прямо захватывает — наблюдать, как ловко кует Макс и как из раскаленного куска железа получается лепесток цветка или другая красивая штука.
   Макс на минутку перестал стучать молотком и сказал, чтоб я пошел в кладовую и принес ему такие-то и такие кузнечные клещи. Я сначала не понял зачем — ведь рядом на стене висят самые разные клещи, — но тут же меня осенило. Скорее в кладовую! А там, в самом уголке, сидят за маленьким столиком Людмила с Ниной и пьют чай. Нина чуть не опрокинула этот столик, бросившись мне на шею...
   «Я уже все рассказала Людмиле. На следующей неделе моя подруга из заводской охраны дежурит в ночной смене.
256

И я буду каждый вечер ждать тебя у нее на посту. Вот если бы ты смог прийти прямо в понедельник!» Я сказал, что постараюсь. А тут уже кто-то стучит в окошко кладовой. Я взял какой-то тяжеленный молот и вернулся к Максу. Обнимая Нину на прощанье, чуть не уронил этот молот.
   Макс смеется: «Клещи двадцатый номер нужны мне, а никакой не молот!» Оба его подручных, подумали, наверное, что я дурак. Ничего не поделаешь, они же не знают, что Макс посылал меня в кладовую совсем не за клещами и не за молотом.
Мне надо сегодня показаться еще в мартеновском цеху. Дел у меня там сегодня нет, но это официальная обязанность. Если всерьез по делу, то хватило бы и двух раз в месяц. Ладно, найду там, чем заняться, чтобы убить время. Прямо у входа в цех встретил бригадира Карла Гейнца, с ним — несколько русских, они что-то обсуждают.
   «Давай сюда, ты как раз вовремя! Не могу понять по-русски, что от меня хотят». Я стал переводить. Вопрос у них в том, чтобы так перераспределить рабочих по сменам, чтобы люди не болтались без дела и не приходилось посылать их с метлой подметать в цеху. И наоборот, чтобы было кому поручить работу, когда ее много. Сейчас уже конец смены, но мы отправились все вместе в контору цеха переделывать списки. Вообще-то, этим надо было заняться уже давно, ведь Карл Гейнц не имеет права переставлять пленных из смены в смену по своему усмотрению. И с обедом для всех надо уладить, это тоже разные бумажки, которые я должен подготовить.
   К вечеру мы закончили перепланирование на следующие две недели. Русские довольны, это им поможет лучше выполнять план производства. Все дело надо теперь, разумеется, обмыть. «Ваня, сбегай за хлебом и колбасой!» Ну а водка здесь всегда под рукой, в шкафу. Вот холодильника, к сожалению, нет. Мы с Карлом Гейнцем делаем еще записи для себя, чтобы все устроить с нашими рабочими так, как договорились. И когда мы прощаемся с русскими бригадирами, уже довольно поздно. Много мы не выпили, однако, направляясь на станцию к поезду, ощущаем приподнятое настроение.
Неподалеку от станции нас остановил русский солдат. Показывать, уезжая с завода, пропуск мне еще ни разу не при-
257
18-5895

ходилось; это первый раз. Объяснил солдату, кто мы и почему едем в лагерь только теперь. А он нас сгреб и повел на площадку — грузить напиленные дрова в кузов машины. Когда погрузили, солдат спросил, из какого мы лагеря, и велел залезать в кузов, на дрова. На ухабах по дороге нас хорошо потрясло, зад весь в синяках, наверное.
   Подъехали к казарме, разгрузили дрова, и солдат отвез нас на той же грузовой машине в лагерь. Если бы ехали поездом, давно были бы дома... Зато, сдавая нас лагерной охране, солдат подарил нам по стограммовой пачке Machorka, это ценная вещь, табак всегда можно на что-нибудь обменять. Нас-то на проходной пропустили сразу, а вот солдата этого охранники задержали; он ведь, наверное, не имел права нас ни за что ни про что прихватывать для своих дел...
   А «дома» меня уже ждут. Сказали — комендант Зоукоп тебя вызывает. Вроде бы я ничего такого не натворил, но мало ли что может быть! И Макс пошел на всякий случай вместе со мной. «Послушай, — начинает комендант без всяких предисловий, — ты знаешь, сколько человек у нас постоянно на швейной фабрике, где рукавицы шьют? Мне сдается — четыре или пять». — «Нет, их там двое, — отвечаю сразу и хлопаю себя по лбу. — Послушайте, о них ведь совсем забыли, их не внесли в списки!»
   Оказывается, это начальник лагеря спросил о них Зоуко-па, а тот не знал, что и сказать. И теперь велит мне ехать завтра с шофером Дмитрием на ту фабрику и привезти обоих пленных сюда. Хорошо еще, что вспомнили... И дальше разговор идет все о том же, о главном: мы поедем домой, на днях уже подадут вагоны! Ну, насколько я понимаю, нам самим еще придется их оборудовать.
   Так оно и есть. «Я хотел бы, — обращается Зоукоп к моему другу Максу, — чтобы ты собрал бригаду для обустройства вагонов. Начинать сразу, как они придут; старик сказал — это уже на днях. Побеспокойся, чтобы изготовить в кузнице все, что для этого нужно. А ты, Вилли, вези завтра наших блудных сынов, с начальником все договорено!» И с этими словами комендант нас отпустил. Часы у него показывают уже восемь вечера.
   «Мы поедем домой! Домой едем! — ликую я по дороге. — Макс, дорогой, ведь осталось совсем немного, неделя-другая! И тогда — домой, домой!» Уже не могу сдерживать радость.
258

КРЫМСКОЕ «ШАМПАНСКОЕ»
Наутро пришел на вахту, Дмитрий приветствовал меня как старого друга. А едва сели в машину, стал расспрашивать, как меня арестовывали. И я рассказал ему, как было дело и как я потом отбывал наказание — работал на кухне и не имел права выходить из лагеря. Ехать нам три часа, так что наговоримся. Дмитрий подробно рассказывает про Наташу, что они с ней скоро поженятся, и может так случиться, что еще до этого родится ребенок.
   Остановились у деревенского продуктового магазина. Дмитрий зашел туда и вернулся с флягой молока, хлебом и колбасой. «Budem zawtrkat!» — и достает газету. Нарезал хлеб, колбасу, налил два полных стакана молока. Ничего себе! Мы вдвоем в деревне, у нас крестьянский завтрак, о котором военнопленный может только мечтать. Многим ли доступно такое в плену?
   «Витька, почему ты не остаешься у нас? — тут же спрашивает Дмитрий. — Ты говоришь по-русски, ты специалист, наши люди к тебе привыкли. Владимир Степанович устроил бы тебя на хорошее место, я знаю, как ты ему нравишься». «Специалист» чего? — задумываюсь я. Ну что это на Дмитрия нашло? Поручили ему, что ли, узнать, что я отвечу? Да нет, вряд ли. И что мне ему отвечать, чтобы не обидеть? Ведь вот не только в квартире у его невесты Наташи нет даже водопровода, нет ванной комнаты, будка-уборная во дворе. И у других здесь то же самое. Сколько я видел по дороге и в селах колодцев — прямо на улице, и люди таскают воду домой ведрами...
   Я ничего не имею против русских. Скорее наоборот, ведь я узнал здесь замечательных людей. Встречались, конечно, и мерзавцы, так ведь такие есть везде, и среди немцев; вспомнить хотя бы эту сволочь, коменданта лагеря в Киеве, или немецких охранников в Дембице... Дмитрию я об этом говорить, конечно, не буду. Скажу просто, что меня ждут не дождутся родители и брат.
   Молоко мы выпили, остатки хлеба и колбасы Дмитрий завернул в газету и положил в багажник, а я отнес флягу и стаканы обратно в магазин. Пожилая продавщица вручила мне еще сверток с яблоками и помидорами. Уж не знаю, это Дмитрий ей рассказал о «своем» пленном или она прочла буквы «Военнопленный» у меня на спине. Я вежливо побла-
259

годарил и вернулся в машину. Женщины в магазине глядят нам вслед.
Еще час езды — и мы на фабрике. Директор Анатолий Сергеевич ждет нас у себя в кабинете. И мы с Дмитрием пошли вместе с директором в мастерскую, где ремонтировали швейные машины наши пленные, Ганс и Вилли. Выглядят они оба прекрасно, на них спецовки без всяких букв на спине, на столах в мастерской образцовый порядок.
   «Ты, собственно, чего приехал?» — спросил меня Ганс. «Чего? — смеюсь я. — Домой едем, а вас обоих чуть не забыли. Комендант прислал за вами, вот чего!»
   Дар речи возвращается к Гансу не сразу. «Да ну, сколько раз нам уже обещали, «skoro domoj»\ А если обманут и нам опять трубить у печи или в шахте? Уж лучше мы останемся здесь!» Анатолий Сергеевич все это слышит, я ему перевел. И он отвечает, что говорил сегодня утром по телефону с Владимиром Степановичем, и наш начальник лагеря разрешил ему оставить Ганса и Вилли здесь до самого отъезда. «Пусть работают, нам от них большая польза!» — разъясняет Анатолий Сергеевич изменение диспозиции. «Вот видишь!»— радуются Ганс и Вилли.
   Обошли фабрику, она работает полным ходом. Ничего похожего на то, что здесь было, когда мы приехали за рукавицами в первый раз. «Все швейные машины исправны, — поясняет директор. — Без этих ваших специалистов ничего подобно и быть не могло. А теперь — план выполняем на триста процентов. А что это значит для наших рабочих? Хороший заработок, ордера на покупку вещей и многое другое. Ну и в газетах о нас нередко пишут — передовое предприятие! Надо все это сегодня отметить, вот что... А начальник лагеря знает, что вы у меня сегодня останетесь», — заканчивает Анатолий Сергеевич.
   Опять водка?! Постепенно я начинаю ненавидеть это чертово зелье. Ганс и Вилли тем временем рассказывают, как они тут начинали, как Анатолий им во всем помогал и как радовались работницы, когда им вовремя ремонтировали швейные машины. Прежде чем возвращаться в контору, Ганс и Вилли хотят показать мне и свое жилье.
Поблизости от фабрики — небольшой деревянный дом. По пути туда Ганс рассказывает, что в домике они застали пол-
260

ный порядок. Большая кухня с печью и лежанкой, спальня с иконой в углу и вазой с цветами; даже ковер с восточным орнаментом на стене. Кто там жил до них, они и до сего дня не знают. Уже через неделю им прислали уборщицу, она моет окна, прибирает в комнатах. Питались они в столовой при фабрике вместе со всеми — работницами и рабочими, мужчин, правда, здесь почти нет. «Так хорошо, как здесь, не было и на фронтовых харчах! — уверяет Ганс. — Мы здесь на фабрике — такие же рабочие, как и все. А уж сколько раз нас приглашали в гости! И Анатолий всегда предупреждал хозяев, что они за нас в ответе, что должны довести нас до дома целыми и невредимыми». Что ж, значит, и здесь — оазис человечности.
   «Хочешь бутылочку пива, Вилли?» — спрашивает Ганс. Конечно, не откажусь; хорошо, что не водка! Распили мы бутылку пива и вернулись в контору. А там нас ждет богато накрытый стол. Анатолий пригласил заведующего производством Игоря Ивановича и четырех начальниц цехов. Видно, сегодня будут настоящий праздник: директор откупоривает две бутылки крымского «Шампанского», и слава Богу, на столе не видно водки. Вино я в плену уже пил — с Максом на берегу моря, а теперь шампанское! Что ж, надо все в жизни испытать... Все уселись, и Анатолий Сергеевич поднимает бокал: «За наших немецких друзей!» С ума сойти! Девять или десять русских пьют за наше здоровье, называют нас, пленных немцев, вчерашних врагов — друзьями!
   Может, мне это снится? Да нет, все на самом деле. Как я этим людям благодарен! Ведь если расскажу в лагере, могут и не поверить, но все равно это замечательно. После третьего бокала шампанского Анатолий Сергеевич просит меня сказать тост. К горлу подступает комок, говорю с трудом: «Мы сражались друг с другом и причинили много горя. Да поможет нам Бог, чтобы этот ужас никогда не повторился, чтобы вражда сменилась дружбой!» Голос дрожит, и я не скрываю слез.
   «Ешьте и пейте!» — ободряет нас Анатолий Сергеевич, и мы отдаем должное угощению. На столе жареная рыба, жареное мясо, даже ВНпу — блинчики с разной начинкой. Огурцы, помидоры, перцы и замечательный свежий хлеб. Женщины немного стесняются, но шампанское делает их смелее, и они просят рассказать о жизни в нашем лагере. Я рассказываю и про нашу театральную бригаду, про письма
261

из дому, показываю фотографии. На меня глядят с недоверием: военнопленные получают почту из Германии? Я вспомнил и рассказал, как получил однажды сразу семь открыток и два письма — их переслали их другого лагеря, откуда нас перевели сюда, в Мариуполь. Как здорово, что я уже так говорю по-русски, что мы объясняемся без труда! Мои собеседницы снова сомневаются: «Не мог ты так научиться только в плену!» Что ж, наверное, если бы не Лидия в Киеве, не Нина и Маша здесь, был бы мой лексикон куда проще...
   А веселье продолжается. Дмитрий принес гармонь и стал наигрывать русские песни, а все подпевали. А я вспомнил: первый раз я услышал гармонь, когда мы с моим другом Ганди и унтер-офицером Мареком ходили в разведку, перебрались по льду на другой берег Одера и видели пьяных советских солдат, пляшущих на крестьянском подворье... И отчетливо помню, почти ощущаю, испытанный тогда страх. Русские поют под гармонику Дмитрия, а Ганс и Вилли подбивают меня спеть что-нибудь немецкое. Меня не надо упрашивать, охотно спою что-нибудь из нашей оперетты, шампанское только прибавило мне смелости.
Но вот Анатолий Сергеевич показывает, что пора заканчивать. Ночевать меня отправляют к Вилли и Гансу, Дмитрия он берет с собой. В домике нас ждет сюрприз: добрый дух оставил там для меня соломенный матрац, подушку и одеяла. Перед сном мы еще посидели на кухне, поговорили. У Ганса и Вилли, оказывается, есть здесь и подруги, так получилось, что они сестры, зовут их Надя и Карина. А я рассказал им про Нину, про то, как трудно скрывать это, встречаться украдкой. «Здесь то же самое, — замечает Ганс. — Может быть, еще трудней». И около полуночи мы отправляемся спать.
   Будит их по утрам ночной сторож с фабрики — стучит в дверь. Если сразу не проснутся, не отзовутся — постучит еще раз, да так, рассказывает Вилли, что дверь едва не слетит с петель. Но я проснулся от первого же стука. Оказывается, они здесь соорудили себе «водопровод»: большая бочка, наполненная водой, на высоких подмостях. Поставлена так, что дождевая вода с крыши тоже стекает в нее. И снизу из бочки проведена трубка на кухню, а там — кран и умывальник. А вот такой роскоши, как зубные щетки у них нет, а
262

моя, подаренная однажды Ниной, осталась в лагере. Обойдусь сегодня, я ведь, бывало, по году и дольше не чистил в плену зубы. А в печке уже трещат дрова, Ганс поставил согреть воду для чая, на завтрак — большой кусок хлеба и кусок колбасы с чесноком...
   К шести мы были на фабрике, заведующий производством Игорь Иванович уже там, а Анатолия Сергеевича и Дмитрия не видно. Вилли и Ганс показали мне свою мастерскую, там у них столько запасных частей, что хватит надолго, а игл для машин — до следующего столетия, сказал Ганс. «Ты смотри, Вилли, — напоминает он мне, — обещай, что вы нас здесь не забудете».
   Появляется и Дмитрий, судя по его виду, они с Анатолием вчера еще «добавили». Пора прощаться с хозяевами. Я напоминаю директору, чтоб не забыл вовремя отправить в лагерь Ганса и Вилли, он обещает, что все будет в порядке. «При том что я, — добавляет он, — охотнее оставил бы их у нас. Ну, ничего не поделаешь!» И в благодарность за наших мастеров нам разрешают доверху загрузить машину Дмитрия рукавицами.
Распрощались, и мы поехали. По дороге Дмитрий рассказывает, что директор спрашивал его, давно ли он меня знает. «А я сказал, что ты мог бы быть мне братом, и про то, как мы с тобой ездили по разным делам». Жена Анатолия Сергеевич хотела кормить их, но ужинать они не стали, только «раздавили» бутылку водки. «А я-то знаю, — жалуется Дмитрий, — если после шампанского еще и водка, то утром будет худо».
   Дорога забита, обгонять грузовики Дмитрий не решается, так что едем медленно. Приехали в деревню, где завтракали по дороге на фабрику. Время обеденное, и Дмитрий говорит, что стакан молока нам, должно быть, вреда не сделает. Остановились у того же колхозного магазина. Дмитрий пошел туда и вернулся с пустыми руками. Подхватил несколько пар рукавиц и снова пошел туда. Появился в сопровождении двух женщины. «Слушай, Витька, — обращается ко мне, — как ты думаешь, неужто всем еще нужны рукавицы? Куда нам столько? А колхоз купил бы!»
   Не знаю, что и сказать. Подумав, ответил, что можно, конечно, дать и в колхоз, но что-то мы должны доставить и в лагерь, в кладовую... И мы заехали во двор этого магазина,
263

женщины принесли большущую корзину, и Дмитрий стал отсчитывать им рукавицы. Выложил пятьдесят пар, гора в машине вроде бы от этого и не уменьшилась. Заметно стало только после того, как Дмитрий отсчитал двести пар. Ну ничего, у нас ведь тоже осталось не меньше. Дмитрий зашел с женщинами в магазин и тут же вернулся; мы сели в машину. И он протянул мне деньги — десятирублевки. «Ну, Витька, здорово мы это дело провернули. Вот тебе пятьдесят рублей, смотри, чтоб не стащили у тебя! Смотри, это наша тайна, не то попадем за решетку оба». И складывает пальцы перед носом, показывает, что значит «решетка»...
Поехали дальше, на Мариуполь. Когда вернулись в лагерь, было еще светло. Сразу проехали к вещевому складу — сдать рукавицы. Нам повезло, тамошний офицер еще не ушел. Позвал своего помощника-немца. Раз-два, и все быстро сгрузили. Считают пусть сами, а я попрощался с Дмитрием и скорее к себе в комнату — рассказать обо всем Максу. Он, конечно, вчера вечером, когда я не вернулся, стал беспокоиться, пошел к коменданту Зоукопу. Тот тоже ничего не знал, стал звонить Владимиру Степановичу, тот им и сказал, что мы вернемся только сегодня.
   Макс предложил идти сразу к Зоукопу, тогда не придется рассказывать два раза. «Я бы и сам хотел там побывать, — улыбается комендант. — Столько красавиц разом — и все тебе одному! Ну ладно, а что рукавицы опять привезли — спасибо, вот только неясно, понадобятся ли они. Завтра нам подают вагоны! Обустраивать их поручается Максу, а ты ищи ему умелых помощников, забрать его из цеха совсем я не имею права».
   Еще бы не поискать, это же для освобождения, для отъезда по домам! И еще Зоукоп велит мне разобраться с нашими рабочими в мартеновском цеху, там что-то опять не заладилось. А я себе думаю при этом, что смогу искать «специалистов» для работы с вагонами и в ночную смену.
   Оба Макса остались, а я пошел искать Карла Гейнца, бригадира из мартеновского. Нашел его сразу, и он объяснил, в чем там загвоздка: не хватает людей в утренней смене, надо переводить из ночной. И вообще, надо увязать численность пленных по сменам со сроками остановки печей на ремонт. Вот и поеду завтра вместе с ним на завод, разбираться и улаживать. Я здорово устал сегодня, а Макса все нет. Интерес-
264

но, что они там обсуждают. Наверное, что-то ко дню рождения Владимира Степановича... Я не стал ждать, лег и уснул.
Мы с Карлом Гейнцем поехали на завод, как и договорились, с первым поездом. Пришли в цех, в комнате бригадиров только Ваня. И мы уселись переделывать разнарядки. Потом заглянул к нам кто-то из бригадиров, увидел, над чем мы колдуем, и не стал мешать. Часа через два мы решили, что новая разнарядка вроде бы готова. Что-нибудь потом все равно не сойдется, но ведь без этого не бывает. «Подумать только, — сказал я бригадиру, — мы тут ломаем себе голову, а ведь на следующий месяц будем, наверное, уже дома!» — «Ты так уверен?» — «Конечно, ведь сегодня уже подают вагоны на запасной путь. Моему Максу поручено собрать бригаду и подготовить их к дороге». — «Вот это лучшая новость, какую я здесь слышал, — обрадовался Карл Гейнц. — Хочу домой, как можно скорее!»
   После обеда показали наш план остальным бригадирам, возражений не было. И я стал искать по спискам, кого можно было бы «урвать» в бригаду к Максу, на подготовку вагонов. Карл Гейнц сказал, что посмотрит, а на электростанцию идти незачем; пленного бригадира на работе нет, он болен, а с начальником говорить бесполезно: услышишь только одно, что отпустить никого не может.
   Когда я вернулся в лагерь, Макс был уже там и сразу набросился на меня. «Боже мой, Вилли, если б ты только видел эти вагоны! Сколько же это раз в них возили пленных! Все вагоны так загажены, что сразу видно: им там было уже все безразлично — рвались домой, и больше ничего...»
Макс знает от коменданта, что наш отъезд назначен на десятое или двенадцатое сентября, значит, на подготовку у нас еще полтора месяца. Сначала вагонам нужна капитальная уборка — хотя бы дерьмо выскрести, они ведь насквозь провоняли. Черт его знает, что там в них еще возили! «Я прикинул, — продолжает Макс, — сначала нам надо по четыре человека на каждый вагон. Вагонов около сорока, каждый человек на шестьдесят. Завтра утром пойдешь со мной и все увидишь своими глазами».
Утром мы первым делом пошли в лагерную мастерскую, чтобы взять с собой и ее начальника, Эрвина. Максу вчера
265

уже выдали пропуск, чтобы мог выходить из лагеря без часового. Вот мы, три «эксперта», и отправились на запасные пути, где стоят вагоны.
   В самом начале состава обнаружился вагон в более или менее приличном состоянии. Двухэтажные лежаки на шестьдесят человек, отхожее место в углу, правда, в таком состоянии, что воспользоваться им пока невозможно. «Все это к черту выкинуть! — ворчит Эрвин. — Сами сделаем в мастерской». А мне тут же приходит в голову, как найти людей еще сегодня: надо объявить по лагерному радио, что все бригады второй и ночной смены должны немедленно выделить по два человека для работы в лагере. А я тем временем постараюсь добыть метлы. Эрвин пусть доставит инструмент, чтобы демонтировать «санузел». Когда в вагонах сделают хотя бы первую уборку, можно будет прикинуть, сколько нам понадобится досок, и подумать, где их достать. Я уверен, что кто-нибудь из офицеров нам поможет, а нет — обратимся к Владимиру Степановичу.
Вернулись в лагерь. Макс пошел к начальству устраивать объявление по радио. Едва оно прозвучало, как возле управления собралась чуть не толпа народу. Два десятка метел мы с Эрвином тут же добыли у нашего завхоза; такое хозяйство у него всегда в запасе. Желающих тем временем набралось уже человек сорок, ждут задания. Но теперь надо еще выяснять, как им пройти к вагонам. Выпустят так или пошлют охрану?
   Комендант Зоукоп быстро договорился с дежурным офицером: сопровождать пойдут двое из «лагерной полиции». Подошел и Эрвин с помощниками и инструментами и — вперед, к вагонам! Комендант нас еще раз напутствовал, сказал, что к чему. Ясное дело, в ответ — общий восторг: наконец-то домой! Уже на путях договорились: если будут доски в приличном состоянии, складывать их отдельно, пригодятся для новых нар. А помощники Эрвина — все с нашими рукавицами, видно, орудовать с таким «санузлом» — небезопасное дело. Когда добровольцы разошлись по вагонам, Макс еще спросил «охранников», не хотят ли и они потрудиться на общее благо. В ответ — такие любезности, каких раньше от этой публики слышать не приходилось...
   А я вернулся в лагерь. Попробую узнать у коменданта, можно ли надеяться получить доски; ведь ехать придется, на-
266

верное, долго. А он первым делом стал спрашивать о вагонах — как они? В ужасном состоянии? Рассказал ему, как обстоит дело. Что сейчас их чистят по первому разу, моют полы. А вот из чего строить нары, где взять доски? Старые никуда не годятся. И я сказал, что надо поехать на завод, в литейный цех. Там при модельном отделении есть столярная мастерская, может быть, они помогут. Зоукоп согласился.
Не успел я выйти из его кабинета, как мне навстречу, можно сказать, нос к носу — Маша. Мы оба испугались. Она первая пришла в себя и прошептала, что идет в лазарет и чтобы я сейчас же шел туда — она будет ждать. И тут же исчезла.
   С тех пор как я знаю, что поезд домой пойдет так скоро, и после нашего последнего свидания, когда Маша так плакала, отношусь ко всему этому уже спокойно. Вот и пошел за ней. Маша уже ждала меня в своем кабинете. В глазах ее теперь, кажется, не только печаль и страх — еще и немного радости. «Витька, мой дорогой, что ж ты заставляешь меня так долго ждать?» — и Маша бросается мне на шею, целует так страстно, как только она умеет. Р-раз! — ключ в двери повернут, а мое благочестивое намерение Машиным соблазнам больше не поддаваться забыто. Невозможно устоять перед ее нежностью, ее страстью и любовным искусством. И никакой моей вины тут нет, совесть у меня чиста, я даже Максу не расскажу об этом свидании...
Маша готовит чай, наверное, хочет со мной еще о чем-то поговорить. Отперла дверь, достала из шкафа коробку конфет. Разливает чай, такой пахучий, что запах на всю комнату. «Ты же знаешь, — говорит, — что больница пустует, только трое больных осталось, да их тоже скоро пора выписывать. Все вы домой собрались! — Машин голос почему-то ломается, словно у нее ком в горле. — А сюда пришлют других пленных, осужденных, которым еще несколько лет сидеть. И прежний «постоянный состав» останется, и я тоже буду здесь работать...»
   Боже мой, вот что, оказывается, Маша надумала. Чтобы я не рвался домой, а остался здесь, «ну, ненадолго». И занялся вместе с ней реорганизацией больницы. И за это время читал медицинские книги, и потом мы с ней — это она мне уже объясняла, когда вернулась от матери, — займемся
267

медицинской практикой в деревне. «Не говори сейчас «нет», до сентября еще есть время решать!» — и опять обнимает меня и повторяет, что хочет счастья со мной. И Машины слезы капают мне на руки...
   «Приходи ко мне, когда только захочешь!» — это я слышу уже в дверях. И что же мне делать, если она не может выбросить эти мысли из головы? Я что, того же хочу? Нет, я хочу домой, даже с Ниной остаться и то не хочу. Как мне объяснить Маше, что значит «домой» после пяти лет за колючей проволокой? С такими мыслями я и выхожу за ворота лагеря, часовой на этот раз даже не смотрит на мой пропуск, должно быть, знает меня в лицо.
   Там у вагонов Макс уже бранится: кто-то стащил старые доски. Сегодня суббота, завтра нам опять давать представление, а в понедельник я пойду в ночную смену в модельное отделение в надежде добыть свежие доски. Ну, и очень надеюсь, что удастся пробраться к Нине домой. Такой уж надежной мне эта попытка прошмыгнуть через ворота не кажется, но я надеюсь, что Нина все устроила и что ничего непредвиденного быть не должно. Не отказываться же мне...
ЗА ДОСКАМИ...
Стоит замечательная летняя погода. Так тепло, что наши концерты можно давать на свежем воздухе. Рано мне сегодня не вставать, но когда соседи поднимаются в пять, а то и в полпятого, тихо не бывает, а потом уже и не заснешь. Так что в семь часов я уже опять у вагонов, с Максом вместе пытаемся прикинуть, сколько же нам потребуется досок. И сразу становится понятно, что это не один и не два кузова или прицепа. На самый худой конец можно строить нары в один этаж, а нижним будет пол, спать на полу... Добыть соломенные матрацы будет, наверное, проще, а что на полу — так ведь домой поедем, можно и потерпеть!
   Если будут доски, то сбить нары можно и за два дня. А пока что Эрвин с помощниками мастерят клозеты; если в вагоне не будет настоящего отхожего места, это в дальней дороге похуже, чем без нар.
На завод поехал с ночной сменой. Сразу — к Карлу Гейнцу, бригадиру литейного цеха. У них на складе, можно сказать,
268

ничего для нас не нашлось; с десяток досок — это совсем не то количество. Решаем, что завтра днем осмотрим еще раз все вокруг, а уж если ничего не найдем — придется обращаться к русским начальникам. С этим я и ушел. Куда? К железнодорожному въезду, разумеется. Туда минут двадцать ходьбы от литейного цеха, ночь сегодня не очень темная.
   Еще издали вижу у ворот две женские фигуры. Одна — с карабином за спиной, а вторая — это, конечно, Нина! Она меня обнимает, стягивает с меня куртку с накрашенными на спине буквами, а ее подруга прячет куртку под скамью в своей будке. Нина принесла с собой русскую спецовку, я ее надел. Подруга Татьяна напомнила еще раз, что к шести утра на пост придет другой дежурный. И вот мы за воротами, идем скорым шагом. Остановились под каким-то деревом — обняться и поцеловаться, и скорее дальше. Не прошло и пятнадцати минут, как мы были уже возле Нининого дома. Деревянный домишко, чуть-чуть освещенный луной, будто в сказке. Нина буквально втащила меня в дверь.
   Показала свое жилье. В кухне большая побеленная печь, стол покрыт тканой скатертью, посудный шкафчик —тоже. На особой полочке развешаны цветные ложки, они, объяснила Нина, только для украшения. Плетеное кресло с подушкой. И дверь в спальню, посреди которой — широкая деревянная кровать с резными спинками. Платяной шкаф с двумя дверками, похоже — ручной работы. Зеркало, и на стене — большой восточный ковер.
   «Вот, Витюша, milenkij, мое царство. Будь как дома и поцелуй меня! А уборная во дворе, пока темно, ее отсюда не видно...» Мы все же вышли во двор, чтобы я мог ориентироваться. «А за водой, — продолжает Нина, — здесь недалеко, за углом. Я беру сразу два ведра, так и нести легче...» И мы вернулись в кухню. Нина ничего заранее не приготовила, она ведь не знала точно, когда я смогу прийти. Но сегодня все это никакого значения не имеет. Главное, что все по-другому, что сегодня мы — дома, и это просто замечательно! А теперь — в спальню... Мы вдвоем, вместе, уже целый час, уже второй, пока мое вечно бодрствующее «пленное сознание» не напоминает: шесть утра не за горами, а «вылазка» моя с завода должна остаться незамеченной.
С тяжелым сердцем мы пустились в обратный путь и около половины пятого подошли к посту. В груди стучит — не за-
269

метил ли нас кто? Оказывается, Нина договорилась с Татьяной об условном знаке, который та должна подать, если никого чужого на посту нет. Все в порядке, мы прошли! Прощальный поцелуй, «большое спасибо!» Татьяне, и я ухожу в заводскую темь. Только теперь начинаю понемногу приходить в себя от пережитого приключения. И начинаю понимать, чем оно могло кончиться — и это чуть не за несколько дней до отъезда домой... Эшелоном совсем в другую сторону, вот чем! На восток вместо запада. Ох, как я рад, что все благополучно кончилось, ни за что на свете не стану больше так рисковать! Я ужасно рад, что видел Нину такой счастливой, но и в ее глазах мелькала тревога; она уже знает, что скоро потеряет меня. Мы об этой печальной неизбежности ни словом сегодня не обмолвились, не хотели портить такую ночь...
   Пришел в литейный, но Карла Гейнца там не застал. Наши сказали, что они его всю ночь не видели. Может, и он был на свидании? Рад за него, рад за каждого из пленных, кому здесь улыбнулась любовь. А смена скоро кончается, и я отправился попытать счастья в силикатный цех к Петру Ивановичу.
   Его на месте нет; секретарь Елена сказала, что придет только после обеда — он был на работе ночью. Напоила меня чаем, а я ей рассказал о нашей заботе: доски нужны! Она советует обязательно поговорить с Петром: «Ты же ему помог с людьми, и он тебе поможет!» Поблагодарил ее за чай и пошел на станцию, к поезду. Спецовку я снять забыл, когда на посту у Татьяны надевал свою куртку пленного, теперь на мне они обе.
   Вернулся в лагерь к завтраку, съел пшенный суп и хлебную пайку и завалился спать. Успел только рассказать Максу, что с досками пока никакой определенности и что во вторую смену надо снова ехать к Петру Ивановичу. «Проклятье!» — бранится Макс; он уверен, что чем скорее мы сможем сколотить нары, тем скорее поедем...
Когда проснулся, вторая смена уже собиралась на работу. Надо торопиться, чтобы застать Петра в цеху. Повезло: на завод шла грузовая машина, которая привозит хлеб; они меня подхватили. Там еще минут двадцать протопал пешком до силикатного, зато Петра Ивановича застал, он только что появился. Тепло со мной поздоровался, а когда я заговорил о досках, наморщил лоб. «Ты, Витька, хоть представляешь
270

No comments:

Post a Comment